Терапевтические сказки Натальи Сковорода, сборник "Отжившее отпусти" - СПб Центр НЛП

Иллюстратор: Юлия Алексеева, НЛП-Практик, гипнолог

Сказка «ЗДОРОВАЯ КОБЫЛА»→
Отпусти тяжёлую усталость

Сказка «БЛАГОДАРНЫЙ СТРЕЛОК» →
Отпусти вину, и улыбнёшься ошибкам

Сказка «ЛЁГКАЯ ПОСТУПЬ»→
Отпусти шрамы от испытаний прошлого

Сказка «ТАЛИСМАН ПЕРЕХОДА»→
Отпусти себя в глубокий сон

Сказка «МЕДВЕДЬ И АБРИКОСОВАЯ КОСТОЧКА»→
Отпусти покорность судьбе, и обретёшь путь сердца

Сказка «УСКОЛЬЗАЮЩАЯ СВОБОДА»→
Отпусти ловушки громких обещаний

Сказка «ФЕСТИВАЛЬ СВЕТА»→
Отпусти воспоминания ради наслаждения

Сказка «ЗОВ ТЁМНОЙ ВОДЫ»→
Отпусти депрессию, и подаришь себе утешение

Сказка «МОРСКИЕ КАМУШКИ»→
Отпусти строгость, и освободишь творчество

Сказка «ОТЗВУКИ ЛЮТЫХ ВРЕМЁН»→
Отпусти жадность, и освободишь гармонию

Сколько себя помнила, она всю жизнь мечтала бегать в полях вместе с ветром, пить из горных ручьев, валяться в траве и весело ржать. Стояла в стойле и мечтала, приземистая тягловая кобылка. И вроде всё прилично и понятно, пристойное существование. Много работы, пахоты. Завтра как вчера, не поднимая головы. Так и надо, верно? Другая жила бы и радовалась: сытно и тепло, чего ещё. А эта нет, ей хотелось... эх. Чего-то этакого, чего и не бывает вовсе.

Время шло. Хозяйский ребенок, который угощал её хрусткой морковью и яблоками, подрос и стал учиться верховой езде. Вместе они ходили в конный клуб, проходили обучение выездке и даже некоторым трюкам. Кобылку по-своему любили и в меру ухаживали. Казалось, жизнь начала налаживаться. Да так оно и было, только вступило в ум, что надо сопротивляться. И стала она как упрямый осел. Самой тошно и зло, а быть послушной не получается, хоть ты тресни. «Я свободная пони! Не хочу работать как положено, довольно навязывать мне упряжь! Хочу бежать вместе с ветром, напоенным ароматами диких соцветий!» — мечтала она между занятиями по выездке и пахотой в поле.

Со временем кобылка стала уставать от своего сопротивления ещё хуже, чем от работы. От такой усталости и отдых работой становится. Стоишь и дышишь с чувством тяжести, и ничего больше не можешь. Смотришь в стену тусклыми мутными глазами. Ждёшь и злишься, злишься и ждёшь, провожаешь тягучее время. На ночь сном укрывает, таким же безрадостным. Как будто находишься в сером тупике, из которого нет выхода.

Как-то ранним утром сквозь сон она услышала знакомую мелодию. Пастушок шёл на луг, играл на дудочке. С простеньким мотивом ожили воспоминания, как она в жеребячестве тайком убегала на луг и резвилась в поле вместе с ветром. Отзвуки дудочки давно затихли в тишине, а лошадь всё стояла и дышала через живой и чистый родник тех ощущений. С каждым вдохом она собирала обречённое напряжение, которое накопилось за все поколения тягловых лошадей. С каждым выдохом отпускала. Так прошло несколько часов. Постепенно дыхание становилось всё легче и спокойнее...

На следующий день кобылка проснулась и едва узнала себя, настолько здорово и свободно себя чувствовала. «Да что это я так загонялась, я же умная, я много чего знаю и умею. И меня давно уже не впрягают насильно, мне предлагают — я выбираю сама». Как на крыльях, она выбежала во двор и весело заржала. С тех пор завтра было непохоже на вчера, каждый раз находились новые свежие впечатления. Вскоре оказалось, что есть разница между отдыхом рабской пахоты и отдыхом свободы, так что отдых стал приносить радость. А любимые занятия — тем более!

В одном из параллельных сказочных миров жил да был стрелок из лука. У него были острые стрелы, упругий лук, сильные руки. И на каждой стреле по предохранителю, маленькому замочку. А ключей не было. Так-то. Цели есть, для попадания в цели всё есть. А начать — никак. Стрелы на чудесных маленьких замочках.

Стрелок был вообще-то хороший парень, весёлый и благодарный. Благодарил солнце за тепло и свет. Благодарил родителей за своё рождение и детство. Благодарил своих воспитателей и учителей. Благодарил судьбу за весь впечатляющий опыт, который она успела перед ним развернуть. Его слова благодарности звучали так по-дурацки и так по-настоящему, что злость куда-то испарялась. Глубоко дыша и теряя остатки гонора, люди расплывались в растерянных улыбках. И если бы он так же классно освобождался от замочков, истории бы этой не было.

Как же ему хотелось снова стрелять! Мысленно он перебирал, что уже пробовал: выстругивать самодельные стрелы, сковыривать замочки по одному, пользоваться отмычками... и ведь никакие отмычки не помогали. Всё это было не то...

Откуда взялись эти замочки? А вот. Однажды он поразил своей острой стрелой уязвимую мягкую чешуйку на шее местного дракона. Дракон тогда чудом выжил. Был бы повод так обрушиться на дракона, можно было бы понять. А повода не было, одна шалость. Дракон-то был мирный, и в своем роде даже талисман. Поэтому стрелок так загрустил, что в знак раскаяния сам заковал каждую из своих стрел, а ключи торжественно вручил дракону. А когда опомнился, уже поздно было. Закованные стрелы упорно сопротивлялись освобождению, словно заколдованные. Стрелок думал, это драконово проклятие. А это сплав металла такой удачный получился. Ну и сила намерения сыграла свою роль.

Дракон с тех пор так раздражал стрелка, что уже совсем родным оказался. Задружились они. Когда стрелок догадался поблагодарить дракона за предоставленную шею, а дракон парировал про криворукость, оба так смеялись, что дракон сам предложил вернуть ему ключи от остальных стрел. Для стрелка это прозвучало как музыка, как гимн освобождения. «Ты чего сам-то у меня не попросил вернуть тебе ключи, если тебе это так важно», — удивился дракон. Стрелок радостно пританцовывал и напевал: «Сам, всё сам».

Ключики освободили все острые стрелы. Стрелок побежал на самую высокую башню и стрелял из каждого окна в нарисованные краской мишени. Потом собирал стрелы и снова стрелял, луковал и ликовал. Вскоре к нему вернулись ловкость и сноровка. И он был чрезвычайно благодарен судьбе за такое приключение. Не, ну а что. И стрелы такие: вжух, вжух, вжух!!!

Путешествовать налегке приятно и весело, хотя бывает и голодно. Так? Так-то оно так. Наш герой о путешествиях мог только мечтать. Сколько себя помнил, он чувствовал себя странником. Про обычную жизнь забывать было проще простого, а про странную просто было помнить. Как-то раз он забылся настолько, что выучился играть на гуслях. Можно сказать, у него было два лица: весёлое для себя и грустное для мира.

Повседневный мир требовал внимания, много внимания. Это забирало все силы и оставляло наедине с тяжелой усталостью. От своего тела с его земными ограничениями. От своих слишком идеальных представлений о правилах мира. Мир не соответствовал, тело не подчинялось. Чувствам стало так неуютно, что они собрались и ушли. В один день, как стая гусей поднимается в морозное небо и улетает на зимовку. Разочарование и Безнадёга единственные согласились остаться на осадном положении и защищать странника от смертного холода. Земное притяжение порой давило на грудь неимоверно сильно, до хрипа и кашля. Как будто наш герой похоронил себя заживо.

К чести странника, даже завалив себя камнями обид и подавленной ярости до самого темечка, он выбирал жить. Каждый раз, когда его накрывало, он просил о помощи. Когда просьбы не помогли, он стал молится. Когда молитвы не помогли, он распустил на мягкую пряжу свою жесткую упрямую гордость — и продолжил молиться. «Пожалуйста». И тогда Разочарование ответило: «Дыши телом, в котором ты жив. Чувствуй своё тело, свои руки, ноги, живот. Чувствуй нутром и кожей чувствуй — всю поверхность своего тела. Тяжесть приходит и уходит, а дыхание остаётся, держись за своё дыхание». Безнадега отзывалась: «Бог с тобой, выйди из ума. Мир с ним, с этим умом. Ом».

По-любому, завал надо было разгребать. Прямо сейчас. Или да, или смерть. И странник начал выбираться. Чего он только ни делал, как только ни извивался, чтобы продвинуться в своем оздоровлении хоть чуть-чуть... Разочарование и Безнадёга как могли поддерживали его до возвращения более тёплых чувств. И в какой-то момент бесконечных скитаний по мрачным лабиринтам — Фух! — пришло облегчение. Лёгкость. Полегчало... Просветлело...

Тут можно бы и остановиться, так. Не совсем. До полного исцеления оставалось ещё много приключений: улыбки и шутки, цветы и лакомства, умывания и омовения, тайное и явное. Жизнь снова пошла своим чередом. Более-менее понятным, более-менее счастливым. Всё вернулось на круги своя, и ничто не осталось прежним. Потому что странник обрёл себя как Странника, идущего своим путём. Дорога долгая, дорога дальняя... И да благословит его на этом пути внутренний огонь и состояние незнания. И да будет поступь его легкой, а музыка — радостной.

Где-то совсем рядом, между миром живых и миром мёртвых, живёт талисман перехода. У этого талисмана всегда было много сил и много девочек. На протяжении всей своей жизни он собирал их горстями и пропускал между пальцев, думая о чём-то своём. Кто-то из девочек оставался доволен, некоторые возмущались, другие печалились. Зато и любили его — все.

Исторически сложилось так, что одна из девочек не хотела ложиться спать по ночам. Ну никак. Слишком темно. Слишком страшно. Слишком одиноко. Слишком много всего надо отпустить, чтобы просто взять и лечь спать. День заканчивается — неужели это всё? И всё-то ей вечером становилось интересно, и она под любыми предлогами ускользала от сна. Днём спала как сурок, пока жизнь вокруг бурлила и было светло.

Происходили разные события, девочка обернулась зрелой женщиной. А спать по ночам так и не научилась. Чтобы это как-то скомпенсировать, научилась просыпаться по утрам: «Привет, новый день! Давай, ты останешься навсегда?» Так дни сплетались в бесконечную вереницу полудремы. Трудно разобрать, где сон, а где явь, когда отказываешься провести четкую границу между вчера и сегодня: здесь я сплю, и весь мой мир спит. Затихает, успокаивается, угасает, засыпает, уходит.

Интересно, что она нанизывала на одну бесконечную нитку не только «сегодня». Также она собирала и вещи в причудливые коллекции. Книги. Свои отражения в других людях. Казалось, она просто отказывается что-либо отпускать. Берёт — и впитывает, медленно и упрямо. Что внутрь не влезает, размажет по поверхности. Оттого движение в её жизни иногда было совсем незаметным — так много всего происходит, что нужно успеть вобрать в себя, ничего не выронить, не упустить ни одной капли.

Однажды свет просто погас, почти совсем. Представьте себе, тёмной зимой вырубило электричество. Днём зажигали свечи, по ночам воцарялась тишина. Все спали. На третью ночь произошла удивительная вещь: сто тысяч раз замотанная в клубки собственных впечатлений женщина решилась и уснула во тьму, забыв даже испугаться хорошенько.

Одна и во тьме, она погружалась всё глубже и глубже. Сначала не было ничего. Потом из тьмы к ней пришел талисман перехода, тихонько присел с краю и начал напевать и баюкать. Ей казалось, что она различает слова: «Любовь моя, ангел мой, пришло время засыпать. Спокойной ночи, малыш». Долго-долго продолжалась эта колыбельная, мягко покачивая и успокаивая, словно унося на руках куда-то. Куда-то, где не надо удерживать внимание, а можно просто отпустить себя и всё, что когда-либо происходило. И пришло прощение. Прощение талисману перехода за что-то... неважно, за что.

С тех пор женщина научилась укладывать себя спать. Научилась прочерчивать границу, спокойно и естественно. Отпускать из своего внимания даже то, что казалось важным: свою жизнь. Жизнь свою, судьбы мира и всю ту великолепную радость, которая там обретается. Так она стала талисманом перехода. И живёт теперь где-то совсем рядом, между миром живых и миром мёртвых. У неё всегда много сил и много впечатлений. На протяжении всей своей жизни она собирает их горстями и пропускает между пальцев, думая о чём-то своём...

Он проснулся медведем где-то в глухом и тёмном пустынном лесу, без воспоминаний или сожалений о прежней жизни. Всё, что он чувствовал — надо идти, надо держать путь, надо оставаться верным своему пути. Шаг за шагом по серой земле туманного леса. В терпеливом ожидании жизни, год за годом. Сильные лапы мерно ступали маятником безвременья. Когда ему становилось особенно тоскливо, он рычал и ворчал, глухо подпевая скрипу мёртвых сосен.

Кажется, медведь задремал на ходу. Среди тусклого леса ему почудилось мягко светящееся цветущее деревце с нежно-оранжевыми плодами, которое назвалось путеводным древом: «Есть ли у твоего пути сердце?». Тряхнув головой, медведь очнулся и огляделся. Между когтистых лап лежала абрикосовая косточка. Новая жизнь пришла в этот покинутый мир. Медведь встал на задние лапы, вознося к небу грубый зычный зов. Он ревел и ревел, не в силах поверить исполнению своего единственного желания: дождался, нашёл, распознал своё счастье.

Абрикосовая косточка росла не по дням, а по часам, и вскоре уже походила на абрикосовое деревце. Ради неё медведь научился многому: звучать ласково, ценить настоящее, чувствовать себя нужным и любимым. И как только он решил оставить свой прежний путь, абрикосовое деревце... исчезло. Как будто и не было никогда. Как будто это была обманная дымка. Не было ничего. Только медведь и его путь. Надо идти, надо держать путь, надо оставаться верным своему пути.

Один среди теней леса, он продолжал идти в никуда. Его стали одолевать сомнения: существует ли путь вообще, и зачем ему идти куда-то. Бессчетные дни и ночи он бредёт по гиблому лесу, полагаясь на незримое присутствие чьей-то неведомой направляющей воли. И снова медведь встал на задние лапы, вознося к небу грубый зычный зов: «Покажись, говори со мной». Лес заскрипел и закачался, медленно отвечая: «Мы духи леса, мы сопровождаем тебя. Ты хочешь узнать о своём пути — слушай внимательно».

Погрузившись во внутреннюю тишину, медведь внимательно слушал мерные скрипы, исполненные тайного смысла. Признав присутствие духов, он почувствовал себя крошечной песчинкой в неизмеримо огромном океане духа. Много дней лес неспешно повествовал о том, что такое пути жизни, и хороводы голосов отражались эхом: «Всё есть путь. Есть ли у твоего пути сердце? Есть ли сердце у твоего пути? У твоего пути — есть сердце? Сердце? Сердце пути? У твоего пути — есть сердце?» Медведь слушал внимательно, и постепенно начинал слышать... своё сердце.

Тяжелые оковы до сих пор удерживали его в этом мире мёртвых. Медведь слушал своё нежное абрикосовое сердце, и оковы плавно освобождали его от тяжелой ноши, соскальзывали в небытие. Приветствуя Солнце, медведь проснулся человеком в мире живых и дышащих. Жмурясь навстречу светлому небу и глубоко наслаждаясь каждым вдохом и выдохом, человек благодарил судьбу за долгий и тягостный сон о сумеречном путешествии, который подарил ему доверие сердца.

Гусеницы-шелкопряды сплели свои ниточки в шелковую ткань. Многоцветные узоры украсили мягкую лёгкость. Шелковая накидка танцевала с ветром, наслаждаясь собою и приветствуя мир...

Потом накидку продали в театр. Бурные потоки оваций, сверкание огней, бешеный темп жизни. Её многие брали, она нежно скользила и обнимала. Яркими тряпками всех видов и расцветок там пользовались по полной, особо не заботились. Повязывали, скручивали, закалывали по своему вкусу, скидывали на пол и топтали. Бывало такое, что и сморкались. В конце представлений уборщица собирала в охапку ворох тканей — уставших, замаранных потом и гримом — и уносила в полуподвальную прачечную.

После стирки театральные тряпки вывешивали сохнуть на веревках во дворе. В очередной раз трепыхаясь в порывах ветра, накидка вспорхнула и взмыла ввысь вслед за воздушным потоком. С такой высоты на город открывался удивительный вид — как будто можно узнать и почувствовать весь мир. И накидке так понравилось это чувство широты и свободы, что она нарекла себя шёлковым воздушным змеем.

Ей нравилось играть, дарить радость и впечатления. Для этого накидка придумала показываться на глаза людям, привлекать внимание своими яркими красками. Ждать, пока заметят. Её замечали, с ней играли, только вот... почему-то её было слишком просто поймать. Она никак не могла понять, в чём дело. Ведь она же свободна как ветер, планирует на воздушных потоках. Откуда приходит это грубое — она высоко в небе, а её как-то ухитряются хватать и тянуть к земле, так что она начинает смешно и жалко трепыхаться, а потом и волочиться по земле, пачкаться и мяться. И так до тех пор, пока не оставят в покое, наигравшись. Почти как когда-то в театре.

Однажды она налетела на дерево и запуталась в ветвях. И тогда увидела, в чём причина. Длинный хвост из бечёвки. Убегая из театра, она забрала с собою бельевую веревку, за которую проще простого поймать, стащить вниз и делать потом, что вздумается. Это открытие явилось большим облегчением. Медленно-медленно она выскользнула из всех запутанных узелков и прищепок, отпустила ниточки к прошлому... и снова, подхваченная силами ветра, поднялась над городом, спокойно сознавая собственную свободу.

С тех пор её уже не могли поймать так просто, и потому играть стало ещё веселее — ведь теперь готового сценария не существует, и раскрывается целый веер вариантов того, что может произойти в следующий момент. Некоторые из них весьма любопытны...

Говорят, теплое море исцеляет душу: высокое небо, мерные звуки прилива, погружение в космос своего внутреннего мира. Настенька поэтому и переехала в Таиланд — чтобы отпустить себя. Из запутавшегося клубка мыслей в солнечное сияние ярких оттенков... Из пресной повседневности к вееру свежих вкусов: арбузы, манго, папайа, помело, ананасы... и новые знакомства, конечно же. Смеяться и звучать и дышать. Войти в живой поток впечатлений. В путешествиях всегда узнаешь о себе что-то новое.

В общем, она очень рассчитывала, что солёное море залечит все раны, закроет все вопросы и освободит дыхание. Когда она только прилетела, она уже ждала того выдоха, который скажет ей: «Всё позади. А может, ничего этого и не было никогда. Моё прошлое — не моё, а через меня и для меня». Сперва ей казалось, этот выдох вот-вот наступит. Она одевалась в купальники и парео, ходила купаться, знакомилась, смеялась, лакомилась свежевыжатыми соками, слушала музыку.

Так, да не так. Неделя шла за неделей, а её не отпускало. Она ловила себя на том, что ночи напролёт мусолит прошлое: листает старые фотографии, переписки из социальных сетей. Слушает один и тот же плейлист, возвращающий в картины прошлого. Мысленные перебирает диалоги, сочиняет другие. Задает себе бессмысленные уже вопросы: «Почему? За что? Что я сделала не так?» Беспокойные страхи мешали ей засыпать спокойно, серой пеленой заслоняли от настоящего, запрещали мечтать.

Настенька всё ещё ходила на пляж почти каждый день, и всё же между ней и остальным миром всё четче ощущалась какая-то невидимая стена. Затаившись, она оставалась потерянной тенью, блуждающей по закоулкам воспоминаний из неловких ситуаций, обманутых ожиданий и тех слабеньких надежд, которым не суждено было сбыться. Она продолжала кашлять. Иногда её тошнило от местной кухни. Откуда-то полезли аллергии. Стоя в дешевых шлепках на горячем песке мира с пряным коктейлем в руках, она называла себя одинокой и несчастной. И даже не плакала, потому что не чувствовала ничего.

В ноябре в Таиланде заканчивается время дождей, и в полнолуние наступает ночь фестивалей духа воды и духа света. Реки, вошедшие в полную силу, принимают в дар кораблики из банановых листьев со свечами и красиво нарезанными фруктами. Вместе с рукодельными корабликами течение рек уносит с собой все накопившиеся печали, горести, тревоги и неудачи. Небо наполняется звуками музыки, озаряется светом фонариков из папиросной бумаги. Загадаешь желание, отпустишь его письмом к небу вместе с фонариком — и оно исполнится.

К своему величайшему счастью, Настенька что-то слышала об этом фантастическом празднике. Ей даже хватило любопытства выйти прогуляться, хотя настроения особо не было. Она шла и слушала весёлый голос города, тоскуя чуть меньше обычного. На одном из прилавков, всё ещё открытых по случаю, она увидела большие красочные зонты из бумаги. Чем-то один из них ей особенно приглянулся. Она взяла его, переложила из руки в руку, раскрыла над собой. Откуда-то над ней закружились сверкающие золотые пылинки, и когда одна из них коснулась кончика её носа, она чихнула и... увидела.

Она увидела людей со всего мира, из разных времен, разного положения и достатка. Все они сомневались, и все они верили. Взрослые и дети, каким бы сильным ни было отчаяние, в светлые праздники они загадывали желания: об исцелении тела, богатстве духа и кошелька, счастливой любви, рождении детей, успокоении сердца. Пусть лишь на миг, страхи отступали и давали место новой надежде. Среди прочих них она заметила и свою семью... и себя саму. Перед ней проносились события её короткой жизни, наполняясь какими-то новыми смыслами. Освобождая от всего лишнего, проявляя в ней что-то сильное, глубинное, сущностное...

Она снова чихнула. Она действительно увидела это всё, или ей показалось? Воздух вибрировал от музыки и салютов. Она рассмеялась и пошла к реке. В эту ночь она снова почувствовала себя в сердце мира: вместе со всеми с благодарностью отпустила прошлое, помолилась духам воды и света, разрешила себе загадывать желания. Прошло ещё много времени, прежде чем она научилась наслаждаться в полную силу, собирая золотистые пылинки своей удачи на кончик любопытного носа. Или немного? Настеньке это было неважно, ведь она больше не задумывалась о безвозвратно уходящем времени. У неё были дела поважнее — научиться чувствовать своё тело и доверять настоящему. В путешествиях всегда узнаешь о себе что-то новое, так ведь.

В лавочке, где Маргарита брала медовые акварельные краски, её принимали за преподавателя по рисованию для детей: тихая и вежливая девушка, изредка заходит за башенкой из одинаковых картонных коробочек с красками. Маргарита не была художницей в обычном смысле этого слова, зато к жизни подходила весьма творчески. Так, акварель ей была нужна для того, чтобы мягкими кисточками рисовать узоры на лице и теле во время купания в ванной.

Медитативные купания при свечах: нарисовала влажной кисточкой — и смыла, получается изменчивый и неуловимый танец волнистых линий. Такая забота о себе медленно освобождала от повседневных забот, погружала в состояние расслабленной мечтательности. Принимая в себя краски, вода теряла прозрачность и становилась черной — и это становилось поводом для продолжения игры. Когда вода становилась чернее чёрного, Маргарита сквозь дремоту воображала себя русалкой.

Глубоководной русалкой она ныряла дальше, чем помнила. Как будто её что-то звало из мрачной слепой бездны, настойчиво приглашая отдаться чувству полёта и падения. Отзываясь всем своим существом, она забывала себя и просыпалась, дрожа от холода в остывшей черной воде. Так повторялось снова и снова. Почему-то было важно пройти через чёрную воду и добраться до чего-то, до какого-то знания... Важнее всего остального...

В тот раз она задремала сильнее обычного и наглоталась чёрной воды. Очнулась, захлебываясь и кашляя от горечи. Пообещала себе быть осторожнее в другой раз. Что-то как будто что-то изменилось с тех пор, как будто вода осталась в лёгких и стала окрашивать жизнь тёмным, гасить все краски. Как бесплотная тень среди обманчивых миражей, Маргарита потерянно бродила по затонувшим останкам кораблей своей прежней жизни, и не узнавала себя.

Каменная тяжесть глубокой воды лишала интереса к жизни, собирая его в тягостную и настойчивую тоску по глубине, направляя все мысли к одному — к безликому водовороту. Вскоре и сон перестал приносить утешение, она просыпалась в слезах. Она спрашивала себя: «Что делать?», и сама же себе отвечала: «Молись как умеешь; живи в реальности». Обретая в молитвах и мантрах спокойствие, она заметила, что бесформенный пугающий зов глубины собирается из бесформенного эхо в точку.

Раскрашивая своё тело как дикий охотник, она продолжила возвращаться к спокойствию и разумности. Когда вода стала чёрной, сумела отпустить себя в сон. В этот раз она сосредоточилась на источнике звука и направилась к нему. Давление водной толщи становилось всё сильнее. Несколько раз ей казалось, что она готова забыться, и каждый раз возвращала себя мантрами. Она всё-таки нашла источник звука — небольшую легкую вещицу — схватила её, и тут же проснулась.

Проснулась она с уверенным чувством внутреннего покоя и равновесия, как будто под давлением водной толщи чёрная горечь вернулась туда, откуда пришла. Из любопытства нашла в обычной жизни такой же музыкальный предмет, как из сна. Это оказался варган, один из видов губной гармошки. Маргарита решила научиться играть на нём удивительно легкие и весёлые песенки, и довольно много практиковалась в этом, давая своей испуганной душе утешение, пробуждая себя к реальной жизни в покое и радости.

Маргарита по-прежнему любит общаться с водой при свечах, рисует капельками медовых акварелей и относится к жизни как настоящий художник — смело и творчески. Её простенькие мелодии созвучны и радости, и печали — словно глубинные таинства, обретающие гармонию в ласковой игре светлых тонов. «Подружись со своей тенью, — говорит в такие моменты её чудный русалочий взгляд, — и она откроет тебе много интересного».

Обычный, простой был день, ничего не говорящий, бессмысленный.
И ни на что не накладывал цвета.
Уходило куда-то время.
Наверно, много было времени... шло куда-то.
Убегает, исчезает куда-то день.
Наверно, выходной, без дела был день.
Но все равно этот день
оставил во мне что-то.

(Нино Катамадзе & Insight — The Ordinary Day)

Каждый день она находила по нескольку красивых камешков, ракушек, веточек для своих поделок. В поисках интересных форм и расцветок гуляла по тихим прибрежным пляжам, напевая любимые песни. Находки красиво фотографировала, складывала в рюкзак, иногда доставая блокнот и записывая какие-то свои впечатления, идеи.

Новые любопытные узоры пробуждают чувство тихого восторга. Волны вдохновения настраивают на приятное внутреннее волнение, и даже поднимающуюся откуда-то из глубины силу и мощь. Она в подробностях представляла, какие поделки можно будет составить из этих камешков и веточек. Мечтала о том, как они украсят жизнь для неё и других.

Возвращаясь с прогулки в студию творчества, она выбирала несколько предметов для создания декора на продажу, а остальное по большей части просто сгребала в ящики и забывала. Заполнив до краёв очередной ящик, она относила его в кладовку со смешанным чувством по отношению к несбывшимся задумкам: освобождение или предательство?..

«Как жаль, что я оставляю целые россыпи камешков на уровне любования, а не на уровне действия. Мне кажется, удачная находка накладывает определенную ответственность. А я не хочу, не буду использовать, потому что у меня выходит недостаточно хорошо. Камешки нужно использовать грамотно, иначе они куда-то деваются, как будто и не было. Пусть делают другие, ведь у них лучше получается...» — и не смогла продолжить, обидно было до слёз.

Вначале она пробовала удержать свои идеи через других людей. Как будто, если она расскажет о своих задумках, это как-то повлияет. Это повлияло на состояние — добавило одновременно вдохновения и отчаяния, раскачивая эмоциональные качели. Туманное чувство невоплощённого настойчиво требовало чего-то ещё...

Однажды она оказалась на медитативном представлении, наполненном звуками молитв и музыкой. Буддистские монахи несколько часов кропотливо собирали мандалу из мягкого цветного песка, в итоге исполнив ритуал разрушения готового рисунка. Они раздали зрителям по горсти песка, что символизировало благословение. Это откликнулось в ней неожиданным эхом, она даже не ожидала. И когда в её протянутую ладошку лилась струйка из песка, что-то отпустило внутри, успокоилось.

Опираясь на новое спокойствие, она продолжила исследовать и применять методы создания украшений. С большей уверенностью. Разрешая своим рукам просто делать: начинать, продолжать, завершать — не оценивая, как и что получается. Также она училась фотографии, рисованию, писательству, медитации — осваивая созерцание и любование. Итак, теперь её повседневные впечатления находили своё отражение в изменчивом зеркале жизни — и это было приятно, хотя уже и не так важно.

В мире достаточно много сказочек о жестокости, чтобы освободить место для сказочки о великом прощении. Принимая с благодарностью и уважением последствия давних испытаний войнами, ныне живущие могут создавать светлое будущее для себя и своих потомков.

Беззвучный плач, молящий о милости, взывает ко мне,
Не позволяет мне жить спокойно, проникает насквозь.
Беззвучный крик о помощи... что я могу сделать?
[Harri Lake — This Voiceless Cry]

(Нино Катамадзе & Insight — The Ordinary Day)

Когда-то, давным-давно, жестокие войны терзали землю Китая, не давая покоя ни живым, ни мёртвым. Мужчины уходили и умирали, оставляя свои семьи в голоде и нищете. Женщины вытягивали на себе слишком много тяжёлой работы и становились подобны мужчинам в грубости. Старики плакали от бессилия и отчаяния. Дети прятались и болезненно затихали. Многих тогда выкосило смертью. Глухой гнев и невыносимое горе продолжали властвовать слишком долго, чтобы продолжать говорить об этом и сейчас. Выжили те, кто верил в жизнь.

Шли годы, дети тех горьких событий становились старше. Некоторые из них исповедовали учение о силе родовых связей и важности прощения. На окраине одной из полуразрушенных деревень они построили дзен-буддистский храм. Маленький, больше похожий на открытую беседку. Суть этого храма заключалась в музыкальной подвеске. Серебряные палочки мелодично звенели на ветру, творя молитву о прощении и благословении. Потерянные души погибших слышали нежный молитвенный перезвон и отовсюду стекались к источнику звука, чтобы найтись и обрести покой.

Вскоре неупокоенных душ собрались сотни и тысячи, их приток невозможно было остановить. Их было так много, что поднялся сильный ветер, подобный морской буре. Каждая душа требовала внимания к себе, каждая на свой лад умоляла: «Ты же не оставишь меня здесь, нет?» И получала ответ: «Нет, я не оставлю тебя. Да, я возьму тебя с собой». Чутко настроенная музыкальная подвеска сопровождала души в те потусторонние миры, которые были им предназначены. По одной. У неё не было ни единого шанса перевести все души разом.

Нежная музыкальная подвеска и устрашающая буря из шепчущих, плачущих, стенающих, ревущих голосов. Голосов тех, кто потерял себя в нигде, не смог найти свой путь на другую сторону. Трудно представить, каково было скромной подвеске встретиться с такой опрокидывающей мощью. Ниточки, на которых были подвешены серебряные палочки, были натянуты до предела. Когда они перетирались, их меняли, и после минутной передышки всё начиналось сначала. Мгновения растягивались в годы. Казалось, что этот путь ведёт в никуда.

В моменты сомнений подвеска спрашивала себя о своём желании жить — жить такой жизнью, лицом к лицу с картинами жестоких смертей из забытого прошлого. Всё, что у неё было — это ниточки, серебряные столбики, почётное место в храме. Она играла музыку ветра и провожала души в другие миры. Неустанно, как умела. Потому что верила, что это правильно для неё. Так правильно, потому что она — проводник и луч света, во имя гармонии всех миров и величайшего примирения. Да, для неё — луча света в едином переплетении — так и должно быть. Чутко настраиваться на каждого. Слышать и направлять мечущиеся души. Во имя гармонии всех миров...

Поселенцы, заметив «природный феномен» постоянного движения воздушной реки, поставили мельницу неподалёку от маленького храма. С тех пор ветра нашли себе занятие, вращать тяжелые мельничные лопасти. Ведь как говорят — перемелется, мука будет. Осадок прошлого постепенно перемалывался в муку, проходя сквозь каменные жернова. Так погибшие благословляли выживших, помогали им.

Для музыкальной подвески появление мельницы обернулось настоящим освобождением, потому что на смену истощённой усталости пришли лёгкость и любопытство. Она продолжала провожать души в разные миры и в этих мирах знакомилась с гармонией во всех её проявлениях. И снова серебряные палочки зазвенели на ветру мелодично, творя молитву о прощении и благословении. Потерянные души неведомым образом слышали нежный молитвенный перезвон — и погибшие, и потерявший свой путь выжившие. Они отовсюду стекались к источнику гармонии и примирения, чтобы найти себя и обрести долгожданное утешение.